про сову

[gdi-81]

Ног у совы две,
грудь у нее одна,
рук у совы нет,
а жопа почти не видна.

 

Есть у совы голова,
к ней прикреплен клюв,
ушей у совы два,
поэтому чуткий слух.

 

Сзади у сов хвост,
слева одно крыло,
справа еще одно.
У сов маленький рост.

 

Есть у совы спина,
часто бывает живот,
есть у совы слюна
(если залезть в рот).

 

Перья у сов есть,
шерсти у них нет.
Сова - это просто жесть,
а я охYенный поэт.

 

(с)

 

Я прочитал стих
Там писали про сов
Я прочитал про них,
И расскажу про котов.

 

Кот может быть кругл,
Может быть кот тощ.
Кот может быть смугл,
Или пестёр как борщ.

 

Есть у кота голова,
Часто она - шар.
Если на ней рога,
Это не наш экземпляр.

 

На голове нос,
Сбоку растут глаза.
Под глазом кота ус.
А рядом еще два.

 

Есть у кота хвост,
Ног впереди две.
Есть у кота шерсть,
Ног сзади тоже две.

 

Есть у кота рот,
Обычно на морде живет.
Кот этим ртом в живот
Часто еду кладет.

 

(с)

 

Когда Сова ложится спать?
А. Усачев

 

Соблюдается Совой
Распорядок часовой:
Ровно в час - по распорядку
Совы делают зарядку.
Как часы покажyт два -
В магазин спешит Сова.
В три - готовит сyп.
В четыре -
Вытирает пыль в квартире.
В пять - Сова идет читать.
В шесть - Сова садится есть.
семь - показывают стрелки -
В гости к ней приходят Белки.
Hе поздней восьми часов -
Совещание y сов.
Hо как только девять бьет,
В лес гyлять Сова идет.
В десять - y нее вязание.
А в одиннадцать - кyпание.
Как двенадцать бьет часов -
Двери в доме на засов.
В полдень ей пора в кровать,
Чтоб еще полдня поспать.
Дальше все по распорядку:
В час - встает, и на зарядку...

 

***

 

У одной Совы
Выросло две головы.
И этот пассаж
Вызвал в лесу неслыханный ажиотаж.
Видано ли - когда в лесу десять сов,
Тут же одиннадцать совиных голов!

 

Птицы возмутились,
На поляну с деревьев спустились,
В кругу уселись
И спелись.

 

Молвил попугай какаду:
- Побывал я в раю, и в аду,
Но нигде не встречал подобную ерунду:
У тебя - голова, у меня - голова,
А у нее - раз и два.
Она не права, Сова.

 

Вмешался в дебаты сыч:
- Братва , не горюй и не хнычь!
Я хоть и бич, и по сути - всего лишь дичь,
Но хочу сказать,
Что нужно Сову связать
И наказать.

 

Так стояла возня
Целых четыре дня.

 

Приняли решение:
Голову на отсечение -
Сове - мучение, всем - облегчение.

 

Услыхала такие слова Сова,
Оскорбилась, с ветки свалилась
И разбилась.

 

Вывод ясен давно:
Из двух зол выбирай одно.

Изменено 22 октября, 2010 пользователем gdi-81

[Ника РА]

Сплюшки мышек насушили
Сплюшки сплюшек пригласили
Сплюшки мышек кушать стали
Сразу клювы все сломали... (ремикс)

[celica]

почему-то у совы
нет крепленья головы.
непонятки с головой
приключаются с совой.

 

нет возможности спросить
как ей голову носить.

 

посоветуйте сове-
-лучше боком голове?
может головой назад
кто-то сов увидеть рад?

 

Если вверх крепить лицом,
как усмотришь за яйцом?
В общем полный кавардак
Голова то так, то сяк.

[Ника РА]

Дим, вот нашла тот отрывок про сплюшку, о котором как-то говорила (не помню, в какой теме обсуждали)

 

Джеральд Даррелл МОЯ СЕМЬЯ И ДРУГИЕ ЗВЕРИ http://flibusta.net/b/188403/read
глава 10 "Парад светлячков".

 

  Цитата

Однажды у меня над головой появилась чета сонь. В диком возбуждении они носились по всей роще, прыгая, точно акробаты, с ветки на ветку и скользя вверх и вниз по стволам деревьев. В лунном свете их поднятые пушистые хвосты мелькали, как клубы серого дыма. Меня очаровали эти зверьки, и я решил поймать одного из них. Конечно, лучше всего было ловить их днем, когда они спят. В поисках убежища сонь я старательно обшарил все оливковые рощи, однако это оказалось пустой затеей, потому что каждый корявый ствол имел дупло с полдюжиной выходов. Но все же поиски мои не были такими уж бесплодными. Однажды я запустил руку в дупло, и мои пальцы наткнулись на какой-то мягкий комочек. Он зашевелился у меня под рукой, и я его вытащил. На первый взгляд добыча показалась мне большим клубком из пушинок одуванчика с парой огромных золотистых глаз, потом я увидел, что эта сплюшка, совсем маленький птенчик, еще покрытый пухом. С минуту мы смотрели друг на друга, затем совенок, оскорбленный, должно быть, моим грубым смехом над его внешностью, вонзил мне в палец свои крошечные коготки. От неожиданности я выпустил из рук ветку, за которую держался, и мы вместе с ним грохнулись на землю.

 

Я посадил негодующего птенца в карман и понес домой, с некоторым трепетом представив его своим родным. К моему удивлению он был принят с несомненной благосклонностью, мне без всяких оговорок разрешили держать его в доме. Поселился он в моем кабинете в плетеной корзинке и после продолжительных споров был наречен Улиссом. С самого начала совенок показал, что он птица с сильным характером, поэтому шутить с ним не стоит. Хотя его самого можно было поместить в чайной чашке, он проявлял необыкновенную отвагу и бесстрашно набрасывался на все и всех, независимо от роста. Так как жить нам предстояло в одной комнате, мне очень хотелось, чтобы у него с Роджером установились хорошие отношения, поэтому, как только совенок слегка осмотрелся на новом месте, я представил их друг другу, посадив Улисса на пол и приказав Роджеру приблизиться к нему и подружиться. У Роджера уже выработался философский подход к дружбе со всякого рода зверушками, которым я давал у себя приют, и теперь он старался подражать совиным манерам. Весело виляя хвостом, он любезно направился к Улиссу, который сидел посреди комнаты с далеко не дружественным выражением «лица» и сверлил Роджера свирепым, немигающим взглядом. Шаги собаки стали менее уверенными. Улисс не сводил с нее взгляда, будто пытался загипнотизировать. Роджер остановился, уши у него обвисли, хвост лишь чуть подрагивал, и взор обратился ко мне за поддержкой. Я строго приказал ему следовать к намеченной цели. Роджер нервозно посмотрел на совенка, а потом спокойно стал обходить его сзади. Однако Улисс тут же повернул голову на сто восемьдесят градусов и по-прежнему не сводил с собаки глаз. Роджеру еще ни разу не приходилось встречать зверя, который бы мог, не поворачиваясь, глядеть назад, поэтому он был в некотором замешательстве. Но, чуть поразмыслив, Роджер решил избрать легкий, игривый тон. Он растянулся на животе, положил голову на лапы и стал медленно подползать к птице, слегка повизгивая и непринужденно виляя хвостом. Улисс продолжал сидеть неподвижно, будто чучело. Роджеру удалось подползти совсем близко, но тут он совершил роковую ошибку. Вытянув морду вперед, он шумно и с любопытством обнюхал птицу. Многое мог бы вынести Улисс. Но позволить лохматому барбосу обнюхивать себя — никогда! Сейчас он покажет этой неуклюжей громадине без крыльев, где ее место. Прикрыв глаза, щелкая клювом, Улисс подпрыгнул в воздух и опустился прямо на морду собаки, вонзив в ее черный нос свои острые как бритва когти. Роджер в изумлении тявкнул, стряхнул с себя совенка и спрятался под стол. Никакие уговоры не могли заставить его выйти оттуда, пока Улисс не был водворен обратно в свою корзинку.

 

Когда совенок немного подрос, детский пушок сошел с него, и он весь покрылся замечательными пепельно-серыми, ржаво-красными и черными перьями. На светлой грудке красиво обозначились темные мальтийские кресты, на ушах отросли длинные кисточки, которые он всегда поднимал в негодовании, если вы позволяли себе вольничать с ним. Теперь Улисс был слишком взрослый, чтобы жить в корзинке, о клетке же он просто слышать не хотел, так что пришлось отдать ему во владение весь кабинет. Свои упражнения в полетах он проводил между столом и ручкой двери и, как только освоил это искусство, выбрал себе жилье в углублении над окном и сидел там целый день с закрытыми глазами, точь-в-точь сучок оливы. Если с ним заговорить, глаза его сразу широко распахнутся, кисточки на ушах поднимутся вверх, все тело вытянется, и на вас взглянет загадочный китайский идол с изможденным лицом. Если Улисс к вам расположен, он приветливо пощелкает клювом или же, как знак величайшей милости, слетит вниз и торопливо чмокнет вас в ухо.

 

После захода солнца, когда по темным стенам дома начинали бегать гекконы, Улисс просыпался. Он деликатно зевал, расправлял крылья, чистил хвост и так энергично встряхивался, что все его перья вставали дыбом, будто лепестки распушенной ветром хризантемы. Затем с большой непринужденностью он выпускал шарик полупереваренной пищи вниз на газету, расстеленную специально для этой, а также для других целей. Чтобы приготовиться к ночной охоте, он издавал пробное «ту-гу», удостоверялся, что голос у него в порядке, и отчаливал на своих мягких крыльях. Беззвучно, как пушинка, облетев комнату, он опускался мне на плечо, сидел там минутку-другую, легонько пощипывая мое ухо, потом снова встряхивался, отбрасывал сантименты в сторону и принимал деловой вид. Подлетев к подоконнику, он издавал еще одно вопросительное «ту-гу?», уставясь на меня медовыми глазами. Это был знак, чтоб ему открыли ставни. Как только я распахивал их, Улисс выплывал из окна, и с минуту его силуэт вырисовывался на диске луны, прежде чем пропасть в темноте олив. А еще минутой позже раздавалось громкое, вызывающее «ту-гу! ту-гу!» — предупреждение, что Улисс вышел на охоту.

 

Охота его продолжалась разное время. Иногда уже через час он снова появлялся в комнате, иногда же пропадал всю ночь. Но куда бы совенок ни улетал, он ни разу не забыл вернуться в дом к ужину — между девятью и десятью часами. Если в моем кабинете свет не горел, Улисс спускался к окну гостиной и заглядывал в него — нет ли меня там. Если меня не было, он снова летел вверх, садился на окно моей спальни и нетерпеливо колотил по ставням, пока я не открывал их и не протягивал ему блюдце с фаршем, искрошенным сердцем цыпленка или еще каким-нибудь деликатесом, припасенным в тот день. Проглотив последний кусочек сырого мяса, Улисс издавал тихий, вроде икоты, звук, минуту раздумывал и улетал снова, проплывая над верхушками деревьев, залитых лунным светом.

 

С тех пор как Улисс показал себя храбрым бойцом, он стал относиться к Роджеру вполне по-дружески, и теперь, когда мы шли вечером купаться, мне порой удавалось залучить его в нашу компанию. Обычно он сидел на спине Роджера, крепко вцепившись в его черную шерсть, и если, как это иногда случалось, Роджер забывал о своем пассажире и бежал слишком быстро или же слишком резво перепрыгивал через камень, в глазу Улисса загорался огонь, крылья начинали бить воздух в отчаянном усилии удержать равновесие, и он громко и с возмущением щелкал клювом, пока я не принимался отчитывать Роджера за беспечность. На берегу моря Улисс восседал на моих штанах и рубашке, а мы с Роджером кувыркались на мелком месте в теплой воде. Вытянувшись, как гвардеец на карауле, Улисс следил за нашими проделками круглыми, слегка осуждающими глазами. Нередко он покидал свой пост, кружился над нами, щелкая клювом, и опять возвращался на берег. Опасался ли он за нашу жизнь или просто хотел поиграть с нами, я так и не смог решить. Если мы купались слишком долго, ему это надоедало, он взмывал над холмом и летел в сад, крикнув нам на прощанье «ту-гу».